|
Стёртые грани прекрасного
Глафира Степановна работала в Музее современного искусства. Уборщицей. – Наследили-то, ироды, наследили… – вздыхала она, орудуя шваброй. Вчера вечером как раз была смена экспозиции и сегодня все бегали, как заводные, перед открытием выставки. – Тазиков каких-то понаставили. Слышь, Сашка, тазик-то тут зачем? Для подаяния, что ль? На полу возле одной картины действительно стояла большая эмалированная миска. Сашка, который недавно с какого-то боку примазался тут оформителем, важно прошёлся по залу, оглядывая экспонаты. – Ноги-то вытри, мыла же! – прикрикнула на него Глафира Степановна. Сашка безропотно вытер ноги о тряпку. – Подумаешь, тазик. Тут один хотел машину раскрашенную поставить, да она в дверь не пролезла… – Нет, ты скажи, какой в этом смысл? В тазике-то? – А в картине над тазиком какой смысл? Глафира Степановна посмотрела на картину, исчерченную странными разноцветными геометрическими фигурами. – А шут её знает, картину-то! Так то картина, а не… – Ну вот, а тазик – это если картина вдруг мироточить начнёт. – Тьфу на тебя, богохульник! – А чё я такого сказал-то? Никто ж не знает, а вдруг она начнёт… Сашка ушёл, а Глафира Степановна оглядела критически сначала пол, а потом зал в целом. И тут заметила, что на самом большом центральном полотне испачкана рама. Она некоторое время прикидывала, входит ли в её обязанности протирка рам, вроде как нанимали только полы мыть, но рама была явно грязная, а с кого ещё за это спросить, как не с уборщицы? Она вздохнула и пошла за чистой тряпкой. На тряпки Глафира Степановна резала большую красную скатерть, оставшуюся ещё с коммунистических времён. Теперь на красное у всех было что-то вроде аллергии, и если никто не будет лишний раз натыкаться взглядом на это цветовое пятно в шкафу, то все только вздохнут спокойнее. Она как раз отрезала большой кусок полотна, (потом для пола подойдёт), когда в подсобку вошёл дворник Антипыч. – Что, Глафира, прихватизируем помаленьку? – спросил он. – Трепло ты, Антипыч, – ответила ему та, – Вот лучше помоги мне, поставь лесенку к большой картине, там рама грязная, вытереть надо. – Ща сделаем, – Антипыч подхватил стоящую в углу стремянку, – показывай, куда нести!
Пятно отошло довольно легко, Глафира Степановна потихоньку слезла со стремянки и оглядела картину ещё раз. Картина являла собой депрессивно-коричневый фон с большими яркими пятнами на нём. Самое большое, повыше центра, было алым, правее и ниже находилось жёлтое, переходящее в зелёное, а слева внизу красовалось совсем небольшое размыто-белёсое очертание. Глафира Степановна достала из кармана халата очки и прочитала название: Н.Ф. Сыромятный “Сестра Людочка с дочерью”. В зал, прицокивая по каменному полу шпильками, вошла Татьяна Ивановна, местный искусствовед и гид, и замахала руками на уборщицу. – Тётя Глаша, давайте побыстрее, открываемся уже! – Всё, Танечка, всё, уже ухожу. Сейчас вот Антипыч только лестницу унесёт… А вы не знаете, за что это он так сестру-то изобразил? – Это искусство такое авангардное. Он не сестру изобразил, а своё впечатление от неё. – Что-то мрачно очень… – У неё трагедия была, муж погиб. – На войне, что ли? – ахнула Глафира Степановна. – Скажете тоже, на войне! Электрик он был, вот и закоротился по пьяни… – Свят, свят, свят… И откуда вы, Танечка, всё знаете? – Работа такая, – улыбнулась Татьяна Ивановна, – К тому же все комментарии к картинам давно распечатаны и висят у входа. – А это что ли дочь её? – уборщица показала на жёлтое пятно. – Правильно! Видите, всё понятно. – А это кто? – Глафира Степановна кивнула на белёсую тень в углу. – А это пудель их… Ну хватит, давайте заканчивайте, время ведь… – Иду, иду… И Глафира Степановна зашаркала к выходу.
– Антипыч! Анти-и-ипыч! – крикнула она в подсобку. – Здеся я, чё надо? – откликнулся Антипыч, уже с утра принявший для сугрева. – Лестницу убери, – сказала она и начала одеваться. – Бу сделано. Он качнулся, пытаясь привстать со стула, но передумал и рявкнул в пространство: – Сашка! А Сашка! – Ну? – Лестницу убери. – Какую лестницу? – Какую лестницу? – переспросил Антипыч Глафиру Степановну, но та уже ушла.
Николай Фёдорович Сыромятный активно суетился у входа. На открытие выставки были приглашены искусствоведы, спонсоры, потенциальные покупатели, журналисты и несколько иностранных представителей. Николай Фёдорович общался сразу со всеми, был любезен, предусмотрителен и словоохотлив. Войдя в зал со стремянкой, он чертыхнулся про себя, но быстро нашёлся, прикинул все плюсы и минусы, восхитился игрой случая, своей сообразительностью, и повёл гостей прямо к центральному полотну, изображавшему трагическую судьбу его сестры и племянницы (и пуделя иже с ними). Справа у полотна, частично перекрывая его и как бы входя в композицию, возвышалась стремянка со свисающим с верхней ступеньки мятым кумачёвым полотнищем. Никакими средствами живописи невозможно было ярче и доходчивее изобразить трагическую судьбу электрика и его осиротевшей семьи. – Простите, но в каталоге картина представлена без стремянки… – начал было один из корреспондентов. – А это мой маленький сюрприз, – сладко улыбнулся Николай Фёдорович.
Вернувшись из магазина, Глафира Степановна услышала оживлённые голоса и заглянула в зал. Вокруг центральной картины стояла толпа народа, щёлкали вспышки и сновали телекамеры. Над толпой торчала её стремянка. “Вот позорище-то! – подумала Глафира Степановна, – Теперь, поди, точно выгонят. А при чём тут я? Это Антипыч, алкаш козлоногий, чтоб его…” Но дальше произошло вообще что-то непонятное. Толстый мужик в тёмном костюме, оравший громче всех по-ненашему, замахал руками, картину сняли и понесли к выходу. Более того, следом понесли и стремянку, и красную тряпку на ней. И всё это стали заталкивать в стоявший у подъезда тёмно-синий блестящий мерседес. – Лестницу-то, лестницу куда нашу понесли? – вскинулась следом Глафира Степановна, но выросший вдруг рядом Николай Фёдорович Сыромятный, не переставая мило улыбаться вокруг, толкнул её локтем и сунул в руку какую-то бумажку: – Купи себе новую лестницу, бабуля, и не мешайся. – Да как же я… – ошарашенно бормотала Глафира Степановна, недоумённо рассматривая портрет Бенджамина Франклина, – И не сотню она стоит, уж это точно, и не этими деньгами… Что ж я, не понимаю, что ли?
Немного поэзии к завтраку
Жена Ивану попалась утончённая во всех отношениях. И внешне, что было видно невооружённым глазом, и внутренне, в чём он убедился позднее. А всё дело в том, что начала она писать стихи. И это у неё, видимо, прогрессировало. Иван ещё терпел, пока она это не выносила за пределы семьи, но когда его благоверная начала на ночь глядя сваливать на всякие там литературные вечера, Иван не выдержал. Инночка, ну не позорься, сиди дома, как все нормальные бабы! – уговаривал он жену, но та в ответ начинала прихлюпывать носом и обзывать его бесчувственным эгоистом, тираном, узурпатором и другими страшными литературными выражениями. Тогда Иван решил зайти с другой стороны. — А что, – сказал он, – давай тогда вместе будем ходить… Ты не подумай, что я ревную, но наверно лучше мне с тобой рядом быть, чем одну бог знает куда отпускать… А двоечник наш и один посидит, не маленький… Тут у Инны даже слёзы от недоумения высохли. Смотрит на него так, словно только сейчас заметила, что вышла замуж за неандертальца. — Ты что, – говорит, – там же интеллигентные люди собираются! У всех высшее образование, и не одно! А ты посмотри на себя, какой ты с завода приходишь! Тебя во двор-то выпускать нельзя, у собак нюх пропадает. Стучишь в своё домино, и стучи, я же тебе не мешаю… Изо всей школьной программы одну только фамилию Пушкина помнишь, и то, небось, с Калашниковым путаешь! Вот на этом самом месте Иван и обиделся. Крепко обиделся. Однако виду не подал. А только отвернулся к стенке и притворился, что спит.
На следующее утро в трамвае, по дороге на работу, на обратной стороне какой-то рекламной листовки Иван накорябал своё первое в жизни стихотворение:
Зачем меня обидела родная? Ведь я её ничем не оскорбил. Толкаюсь я в замызганном трамвае, И свет не мил!
А в обеденный перерыв он сбегал к ларьку Союзпечати, купил себе новёхонький блокнотик в клетку и переписал туда стихотворение набело. Вернулся с работы он с торжествующим видом, и, пока жена возилась на кухне, жадно огляделся в поисках какой-нибудь новой темы. Хорошие темы по квартире не валялись. Видать, Инна их уже все к рукам прибрала. Тогда Иван осторожненько заглянул в её тетрадку со стихами, которую она хранила в бельевом шкафу. Первые строчки, что он успел прочесть, были:
Изысканная ржавчина акаций На столике в саду у нас лежит…
“Ну надо же! – подумал он, – Ржавчина – моя любимая тема на летучках!” И он, быстро вернув тетрадь в исходное состояние, заперся с блокнотом в туалете. Там начало рождаться его второе бессмертное творение:
Ржавая акация, В патине весь клён…
Он задумался над рифмой к слову “акация”. Что там было у жены, он прочитать не успел… Иван поскрёб переносицу и тут его тема как-то неожиданно поменяла направление:
Чья-то комбинация На окне моём…
У Ивана от такого поворота событий прямо-таки дух захватило, и конец стихотворения он сочинил совсем легко:
Шёлк такой с прохладцею, Линии нежны… Надо будет выбросить Это до жены.
И тут Ивана прорвало. Он начал писать обо всём, что попадалось на глаза. Например, о засоре в ванной:
Ты что такое смыла, дорогая?..
О перебоях на почте:
Письмом твоим вся почта учиталась…
О продуктах питания:
Краситель дорогой, из зарубежных, Я съёл, и ночью снился мне Канзас…
О поездке в гости:
Здесь хлебосольство, больше ничего?
О браке, абстрактно:
Какие чувства? Мы уже женаты!
В процессе стихотворчества Иван сделал для себя потрясающее открытие – можно долго и сладострастно смаковать прелести соседки (в стихах, разумеется), а жене сказать, что это, мол, образ такой поэтический, только и всего. Любые фантазии бумага стерпит! Или вообще сказать, что это всё о жене, а если кое-что не совпадает, так это и есть творчество… Инна на его поэтические позывы смотрела скептически, но в излишние комментарии не вдавалась. Эта творческая феерия с восхитительной плодовитостью длилась приблизительно недели две, и когда Инна в очередной раз засобиралась на свои литературные посиделки, Иван помахал у неё перед носом своим исписанным от корки до корки блокнотом и отправился вместе с нею.
А что началось, когда он свои стихи перед публикой прочитал! Такой шум, такие овации! Зелёненькие поэтессы сразу порозовели и полезли за автографами. Председатель клуба поздравил Инну с открытием нового великого таланта, а Ивана – с обретением своего истинного “я”, причём тут же дал рекомендацию о принятии его в члены Союза Писателей. Инна, которая и не мечтала о такой чести, только рот открывала, как рыба на берегу, однако не забывала улыбаться при этом. – Это новое слово в поэзии! – говорили об Иване, – Так свежо, так искренне! Старые формы нам уже малы, как детские штанишки! Рифма – пустая условность! Вот так поэзия проникает в массы, и эти массы куют новую поэзию!.. По дороге домой Инна и Иван являли странную картину. Она шла молча, засунув руки в карманы и втянув голову в плечи. Он прыгал вокруг неё, как первоклассник с пятёркой, обнимал её, веселился, рифмовал фонарные столбы и мерседесы…
Инна на полном серьёзе собиралась уже подавать на развод, но тут Иван выпустил книжку своих стихов, его действительно приняли в Союз Писателей, они стали ездить в Переделкино, и вообще смешно было разводиться из-за такой чепухи. По утрам он обычно сочинял что-нибудь свеженькое и зачитывал ей за завтраком, например:
Ты выглядишь сегодня на все сто! Ну ладно, пошутил… На сорок восемь.
В общем, Инна смирилась со сложившимся положением вещей. Вот только стихи писать она бросила.
Святые помощники слесаря
Валентина была девушка самостоятельная. В своей квартире практически всё делала сама. Полы там покрасить, прокладку в кране поменять – нет проблем. И жизнью своей была довольна. Но когда в ванной из душа вдруг попёр чистый кипяток, а газколонка на кухне подозрительно задребезжала, и из неё посыпался пепел, как из Везувия, Валентина испугалась не на шутку. Первое, что она сделала, это выключила воду и газ, а потом задумалась. Газколонки она ещё никогда не разбирала. И осмотрев этот подозрительно притихший агрегат со всех сторон, она всё-таки решила вызвать мастера.
Не прошло и суток, как пришёл мастер. Это был молоденький парнишка в рабочем полукомбинезоне и с потрёпанной сумкой на плече. Выражение его лица было оптимистично. Валентина провела его на кухню, где висела газколонка, и объяснила ситуацию. – Сейчас посмотрим, – ответил мастер и снял с газколонки переднюю стенку. Изнутри агрегат был ещё непонятнее. Ржавые трубочки сходились к какой-то штуковине, отдалённо напоминающей летающую тарелку, над ней другие трубочки торчали в разные стороны, как зубья двусторонней расчёски, а ещё выше они оплетали по спирали большой полый короб. Парнишка наложил ключ на накидную гайку около «летающей тарелки». «Не возьмёт, заржавело всё», – подумала Валентина. Но парнишка оказался настырным, и с гайки посыпались куски ржавчины. «Сейчас всё развалится», – решила Валентина. Эта мысль всегда приходила к ней в голову, когда она видела, как её отец чинит машину. Он залезал в непролазно грязное нутро катастрофически ржавой своей колымаги, долго занимался многоэтажными лингвистическими построениями, помогая себе гаечными ключами, молотком и ударами тяжёлого ботинка, а потом вылезал оттуда грязный, но счастливый, и всё работало. Это была не работа – это было таинство общения мужчины с техникой. Причём с техникой, заведомо для работы не пригодной. Это было действительно непередаваемо обычным русским языком. Когда-то давно бабушка научила Валентину некоторым молитвам, и, хотя она так и не стала по-настоящему религиозной, но в те моменты, когда отец чинил машину… Это обычно случалось именно тогда, когда в какое-нибудь чудесное летнее утро они с мамой заканчивали долгие сборы для загородного пикника, укладывали многочисленные сумки в багажник, садились с блаженными улыбками в машину, и тут… Конечно же, начинало барахлить сцепление, или карбюратор, или ещё что-нибудь из внутренностей этого четырёхколёсного динозавра. Тогда папа превращался из доктора наук в первобытного шамана и охотника, залезал под капот и рычал, если к нему приближалась мама с цивилизованными советами типа: «Смотри-ка, вон там гаечки нет, это не могло повлиять?..» А Валентина в такие моменты молилась. Просто закрывала глаза и молила Иисуса и прочих заступников сделать такое маленькое чудо (ну что им стоит?), чтобы эта несчастная колымага починилась и поехала, и чтобы по дороге тоже не сломалась, и чтобы обратно вернулась… А уж что там конкретно должно починиться, карбюратор или коробка передач, это не так уж важно, ведь Иисус всё равно вряд ли в этом что-нибудь смыслит… Главное, чудо нужно, а без чуда никак… И то ли доходили до неба Валины молитвы, то ли святых вконец перекорёживало от папиного мата, но чудо обычно происходило, ну разве что иногда после оплаты в автосервисе. Сейчас Валентина была взрослее и самостоятельнее, и редко обращалась к небесам с разными глупостями. Больше полагалась на свои силы. Но теперь, глядя на борьбу слесаря с этой ржавой гайкой, она, как и раньше, почти по привычке произносила: «Господи, помоги же ему!» Потом, правда, она застыдилась обращаться к Господу с такими пустяками и подумала, что, возможно, есть у Него какие-нибудь начинающие святые, практиканты, так сказать, которые такими маленькими чудесами занимаются… Эта мысль, правда, тоже показалась ей несколько кощунственной… Но, как ни странно, гайка действительно поддалась и отвинтилась. А за нею и следующая. Наконец, «летающая тарелка», которая, как выяснилось, называлась «лягушкой», была разобрана. – Всё ясно, – сказал мастер, поменял там какой-то резиновый кружочек и поставил всё на место, – Можно воду включать. Валентина повернула вентиль. Газколонка работала. – Ну всё, пользуйтесь на здоровье, – улыбнулся парнишка. Валентина просветлела, мысленно поблагодарила всех святых, а слесарю сказала: – Надо же, так быстро! Спасибо! Парнишке, тоже, видимо, было приятно, что всё так быстро и благополучно завершилось. – Вот тут у вас ещё подтекает, – показал он на какую-то гайку, – Я сейчас подтяну. «Может, не надо», – подумала Валентина, но ничего не сказала. И он начал подтягивать гайку. Оттуда тоже посыпалась ржавчина, и подтекать стало ещё сильнее. – И зачем я сюда полез?.. – пробормотал он уже не очень оптимистично, – Наверно, там пакли нет… Придётся перемотать. Воду ещё раз отключите, пожалуйста. Валентина снова затянула вентиль. Но отвинтить гайку мастеру не удалось. – Тут трубки мягкие, медные… боюсь сломать… А у вас газового ключа нет случайно? Газового ключа у Валентины не было. Тут святые что-то упустили. – И что же теперь делать? – спросила она, продолжая надеяться на чудо. – Давайте, завтра я к вам приду с ключом и закончу. – Завтра? Да я же на работе и так с трудом на один день отпросилась… А что же у вас самого газового ключа нет? – Да я недавно работаю, не обзавёлся ещё своим инструментом. А это вот то, что на складе выдали…
– А чё он в самом деле туда полез? – спросил Стропилыч, раскачиваясь вперёд-назад на трубе. – Сказали тебе – текло там… Что делать будем? – поскрёб в затылке Винтарь. – Сам полез, сам пускай и расхлёбывает, – философски заметил Стропилыч, – На склад надейся, а сам не плошай… – Не справится. – Нам что за беда? Девчонку, что ли, жалко? – А если и так? – Да она нам в прошлом году керамические кранбуксы посрывала! – Фиговые были буксы. – Ты, Винтарь, романтик… Но это пройдёт. – Ну ладно, хорош трубу раскачивать, пошли поможем. – Да ну его, пусть помучается, молодой ещё… – Стропилыч лениво поколупал ржавую корочку, – И вообще, без ключа даже я бы не смог… – Значит, надо найти ключ. Может, у соседей есть?
– Может, у соседей найдётся? – с надеждой в голосе спросил слесарь. С соседями Валентина была не очень знакома. Как-то не было повода. Но теперь этот повод, видимо, появился. В двух соседних квартирах некого не было. Валентина спустилась на этаж ниже. Дом был старый, пятиэтажный, без лифта. На лестничной клетке неизвестные любители покурить регулярно пытались охранить свою пепельницу из консервной банки от злостных похитителей. Над подоконником, где она обычно стояла, прямо на стекле была надпись «Пепильница», именно с такой орфографией, и стрелочка вниз. Потом кто-то, видимо, для разъяснения, добавил туда же надпись «Не брать». Получилась интересная фраза «Не брать Пепильница», будто бы был некий «Пепильниц», которого брать не рекомендовалось. Однако кто-то его всё же сгрёб, вследствие чего ниже вышеозначенной надписи появился риторический вопрос «Где?». Мимо этого вопроса Валентина ходила каждый день, поднимаясь и спускаясь по лестнице, но ответа так и не нарисовалось. А новая консервная банка для курильщиков безо всякой демагогии была прикована металлической цепью с замком под перилами. Валентина остановилась у одной квартиры двумя этажами ниже и позвонила. Дверь была не заперта, оттуда вышел пьяный мужик в семейных трусах. – Извините, у вас газового ключа нет? – спросила Валентина, стараясь дышать пореже. – Нет, – ответил тот, – а что? – Да у меня газколонку ремонтируют, ключ нужен … – Газколонку? – оживился сосед, – Скажите, пусть ко мне тоже придут, у меня давно уже не работает, не знаю, что делать.
– А кто запальник не выключал днём и ночью? А кто воду смешивал? – состроил ему рожу Стропилыч, свесившись из дверного проёма, – А я ведь тебя предупреждал…
– Ладно, скажу, – согласилась Валентина, недоумевая, как можно сидеть без горячей воды и вообще ничего не предпринимать. – Обойдя безрезультатно ещё несколько квартир, она вернулась к слесарю. – Нет у них ничего. Может, где-то что подержать надо, я помогу… – Да нечем держать-то. Грани сбиты, только газовым и возьмёшь.
– И ничегошеньки-то мы не можем, – злорадно хихикнул Стропилыч. – Стропилыч, а ты как сюда попал-то? – окликнул его Винтарь. – Я-то? Как все попадают. – Нет, ну за что всё-таки? – Пил, – коротко ответил Стропилыч и перестал улыбаться, – А этот не пьёт, видишь ли! – А ключа-то и нету. – Ты за это его, значит, и не любишь? – А может, и за это. Сам-то по какой протекции закадрился? – Да по глупости. Оказался не в то время не в том месте. Но мне недолго осталось, лет сто, не больше…Ты-то давно здесь? – О-о… Я старожил. – Так что делать будем? – С чем? С этим-то? Без ключа – никак. Приходите завтра. А это ещё что за гость? – он кивнул на смутную тень, нарисовавшуюся рядом. – А, это? Это Пепильниц, он с лестницы. – Он самый, собственной персоной, – подошедший приподнял нечто, отдалённо напоминающее шляпу. – А чё ему надо? – недовольно поинтересовался Стропилыч. – Пепильниц, тебе чего? – спросил Винтарь. – Да я вот… Если помочь надо… – пробормотал Пепильниц, смущённый неласковым приёмом. – Он же не слесарь, – фыркнул Стропилыч, по-прежнему обращаясь только к Винтарю. – Ну так что же? – прошелестел Пепильниц, – Зато я знаю, чем это отвернуть. – Ну и? – Нужен ключ на четырнадцать. – У него в руке на четырнадцать. – То, что у него в руке, было на четырнадцать за пять слесарей до него, а сейчас там овал с переменным радиусом – Ну ладно, пусть ищет на четырнадцать…– вздохнул Стропилыч.
– А ключа на четырнадцать у вас нет? – спросил слесарь. – Нет.
– У алкаша снизу может быть ключ, – задумчиво произнёс Пепильниц. – Ну откуда у него ключ? – потянулся Стропилыч. – Не гунди, – оборвал его Винтарь, – нет, значит, надо сделать так, чтоб был. – Делай, делай… Только он его не найдёт. – Должен найти…
Действительно, у пьяного соседа снизу нашёлся-таки ключ, похожий, впрочем, больше на археологическую находку, чем на инструмент. С одной его стороны можно было разобрать проступающее под ржавчиной число “16”, с другой стороны цифры вообще не просматривались, но размер был меньше, следовательно, должно было быть “14”. Этот ключ подошёл. Гайка поддалась. Оставалось всего ничего – намотать на резьбу паклю и поставить всё в исходное положение. Паклю парнишка намотал, а вот завинтить гайку на место оказалось совсем не просто. Около получаса ловил парень резьбу, но кривая трубка, подходившая к другой сильно в натяг, дружить с ней наотрез отказывалась. “Господи, ну помоги же ему”, – произносила про себя Валентина, глядя на его мучения.
– Бери ближе, детка, зачем же с такими пустяками, и сразу к Господу, – бубнил Стропилыч, придерживая паклю. – Стропилыч, ну поднажми же, хорош рассуждать! – крикнул на него Винтарь, налегая плечом на трубку. Пепильниц тоже поддёрнул полы плаща и делал вид, что напрягается. – Я паклю держу, – возразил Стропилыч, – Отпущу – размотается. И вообще, эта трубка сюда никогда не подходила.
– А ладно, поменяю я вам вообще эту трубку. У меня как раз запасная есть, – сказал слесарь, отвинтил старую трубку и поставил на её место новую. – И новая трубка подошла, вода по ней побежала, весело журча и не протекая, вобщем, всё встало на свои места. – Вот теперь действительно всё, – сказал мастер и начал собирать свои инструменты. – На третий этаж зайдите ещё, пожалуйста, в двенадцатую квартиру, там тоже газколонка не работает, – сказала Валентина. – А они вызывали? – Нет. Но вы же всё равно здесь. – Я без заявки не работаю.
– Без заявки он не работает! Важный какой! – Стропилыч уселся на трубу верхом, а потом перевернулся вниз головой
– Но это как раз там мне ключ дали. Заодно и отдали бы. – Ну ладно, посмотрю, что у них. – До свиданья, – улыбнулась Валентина уже в дверях. – До свидания, – сказал слесарь, – желаю вам подольше со мной не встречаться. – Это почему же? – удивилась Валентина. – Это будет означать, что у вас всё в порядке! – А, в этом смысле! Ну, до свидания. И он ушёл. А Валентина пошла на кухню и осторожно включила газколонку. Та работала. Всё было в порядке. “И чего я так распереживалась? – подумала Валентина, – обычная техника, не самая даже ржавая. Обычный ремонт. Хотя, конечно, если бы этого алкаша с третьего этажа не было дома, или если бы у него не нашлось ключа… Что-то в этом совпадении всё-таки есть… В общем, спасибо вам, святые помощники слесаря, если, конечно, таковые существуют…”
Овцы, волки и собаки
В одной маленькой горной деревушке жил старик, который всю свою жизнь пас овец. Была у него, конечно, и жена, и дети, и внуки, и даже правнуки… Но все, кроме жены, давно разъехались кто куда, в поисках лучшей жизни. И вообще в деревне мало кто остался, всё больше такие же старики да инвалиды… И вот пришло время, когда Господь решил забрать его к Себе. Старик узнал об этом заранее, по некоторым знакам, которые были понятны только ему одному. И тогда написал он письма своим детям и внукам, приглашая их в последний раз увидеться и проститься перед дальней дорогой. Не все смогли оторваться от дел, но приехали семеро – трое сыновей, внук, два правнука и правнучка. Когда все собрались, старший сын по старинному обычаю спросил у старика: – Отец, ты живёшь на свете дольше нас, больше видел, больше знаешь… Скажи, что бы ты хотел передать своим детям и внукам? Какое знание ты считаешь наиболее важным?
«Ох уж мне эти старинные обычаи… – подумал средний сын, – Что он может знать? Что он видел? Никогда из деревни носа не показывал…» «Вроде как дед и читать-то не умеет…» – подумал внук. «Беднота какая, – огляделся младший сын, – надо бы помочь чем-нибудь…» «У них даже телевизора нет», – шепнул один из правнуков своему брату. «Наверняка про интернет и не слышал…» – хихикнул другой, но взрослые сразу шикнули на него, и в комнате воцарилась тишина.
И тогда старик приподнялся чуть-чуть на постели и тихо, но внятно сказал: – Дети мои, я всю жизнь только и делал, что пас овец… Я не так много видел, но понял достаточно для того, чтобы вести жизнь размеренную и счастливую… Много мог бы я сказать вам, но для этого нужны годы, а их у меня уже не осталось… Поэтому скажу я вам вот что: все люди похожи на овец, идут туда, куда их гонят… Но это и неплохо, ведь овцы очень важны для пастуха… всю свою жизнь служит он им, а они ему, да и после смерти продолжают служить… «Интересно, откуда это? Библия? Что-то не помню, чтоб отец религией интересовался… – подумал средний сын, – Впрочем, он и читать не умеет, ни одной книги в доме нет. Проповедник, что ли, в селе завёлся?» – Но не все люди – овцы, – продолжал старик, – другие люди – собаки. – Плохие? – спросил старший правнук. – Почему плохие? Нет, – улыбнулся старик, – Собаки помогают пастуху, гонят стадо туда, где ему лучше, где трава хорошая, где водопой, где ночлег… Собаки тоже служат пастуху, но понимают чуть больше овец… Люди-овцы служат пастуху, но живут для себя и для своих детей… А люди-собаки кроме этого служат людям-овцам, помогают им, показывают правильный путь, поучают, защищают, направляют, вдохновляют, а бывает, что и судят… Но, главное, не дают отбиться от стада, уйти в лес, заблудиться… Следят, чтобы к волкам не попали… – А волки – тоже люди? – вдруг спросила правнучка. – Конечно, и волки – тоже люди, – ответил старик. – Ты же говорил, что люди – овцы и собаки. Откуда взялись волки? – заинтересовался старший правнук. – Волки – это… это такие собаки… «А дед, видать, усвоил что-то из биологии… – подумал внук, – Впрочем, какая биология, если он и в школе не учился?» – Волки – это такие собаки, которые думают, что они и есть пастухи… себе и другим. Но они не пастухи, они волки... Расстраивают пастуха, забирают слабых и глупых… Иногда и собак задирают… Волки не служат пастуху, но и он им не служит… А впрочем… исправно служат ему волчьи шкуры, тёплые, крепкие… – А пастухи? Кто такие люди-пастухи? – А пастух у нас всех один, и вы это знаете. Так что если кто скажет, что он пастух, знайте – это волк. А кто скажет, что он лучшая пастушья собака – тоже волк. Даже не скажет, подумает, что он лучшая собака или овца – начнёт превращаться в волка… Нет лучших, все равны. И собаки не важнее овец, и овцы не важнее собак…
Домой ехали молча, думали каждый о своём. Только дети шептались: – Вот ты, когда вырастешь, будешь овцой или собакой? А младший сын, а было уж ему самому за пятьдесят, подумал: «Да, удивил дед… Но ведь обычай есть обычай, и мои дети и внуки, бывшие сегодня со мной, когда-нибудь тоже спросят меня о том, что я узнал за эту жизнь, что я понял о ней… А я не пас овец… Что мне сказать им?..»
Архитектор уникальных миров
– Алё! Да, я. Архитектор уникальных миров. Что вы хотели? Новый мир? Замечательно, я как раз этим занимаюсь. Опишите мне его. Не кого, а ваш новый мир. Что вы в нём хотите видеть. Ну, начните с чего-нибудь… Например, с климата. Тёплый… записал. Не надо оправдываться про радикулит и прочее. Тёплый морской климат, всё? Пляж? Пляж можно. Бунгало? Можно. Развитую медицину? Можно. Лет вам сколько? Ого! Что ж вы раньше-то не позвонили с вашим радикулитом? Не знали? Ну ладно, никогда не поздно. Да, с завтрашнего дня начну строить. Только одно но. Как у вас с языками? С иностранными. Английский в школе учили? Надо бы восстановить. Да, это необходимо. Да, это дополнительные вложения. А что вы хотели? Вообще ничего не делать? Так оставайтесь в своём старом мире, раз там такое возможно. Согласны меняться? Хорошо, начинаю работать. – Алё! Да, архитектор. Да, могу. Что? Планета с драконами? А зачем вам это? Сражаться? Понятно… Хорошо. По климату пожелания будут? Хорошо. Королевства, замки, принцессы… записал. Магия разного уровня… чудесно. Вы конкретно кем будете? Рыцарем? Замечательно. А сейчас кем работаете? Понятно… То есть к лошади близко не подходили… Ну, что же… Можете начать брать уроки верховой езды, стрельбы из лука и арбалета, займитесь фехтованием, просто подтяните физическую форму… Зачем? Так без этого вас в вашем новом мире просто сразу съедят. Понимаю… Где найти? Ну, дорогой мой, сами поищите в интернете, покопайтесь… Меня же нашли… Сколько займёт времени? Думаю, много. Другая планета – это вам не шуточки. Во-первых, соорудить надо успеть. Во-вторых, вы должны, извините, умереть. Что? Да не шучу я. Переход на другую планету в этом теле невозможен. Понимаете? Зачем тогда учиться верховой езде? Так это чтобы в голове навык был, а не в теле. Это останется, не волнуйтесь. И не вздумайте сами на себя руки наложить… нарушение правил, это карается… Если мир не понравится? Ну, звоните мне, что-нибудь придумаем… – Да, алё! Архитектор. Могу. Что конкретно хотите? Замуж? За принца на белом коне? Нет? А за кого? Просто порядочного человека? Хорошо, не проблема. Опишите мне ваш новый мир. В смысле – ничего не менять? То есть всё то же, но с мужем? Хорошо, опишите мне ваш реальный мир. Так… допустим… ну, это как-то… Нет, тут надо что-то делать. Что значит «привыкла»? Нужен однозначно новый мир. Подальше от мамы. Без подружек. Не совсем, а без этих конкретно. Работа должна быть другая. Какой у вас рост? А весите сколько? Завтра же бежите в фитнес и к диетологу. Нет, я с ними не в сговоре. Нет, цену не набиваю. То есть вы думаете, что если всё оставить, как есть, будет дешевле? Правильно думаете. Но муж ваш сбежит через неделю. Нет, не в сговоре. Нет, я его вообще не знаю. Я его не создал ещё. Создам тогда, когда вы мне его точно и подробно опишете. Договорились? – Алё! Да, архитектор уникальных миров. Да, могу…
Утро, степь и чудо
В безмятежный провал сна назойливо ввинчивался высокий женский голос, будоражил сознание невнятным причитанием, а потому раздражал… – Нет покоя в этом мире… – Семён Васильевич перевернулся на другой бок, но жёсткая вагонная полка с вечно сползающим матрасом не способствовала возвращению в дремотный сумрак. – Что ж она разоряется-то так?
По плацкартному вагону бестолково металась растрёпанная немолодая женщина, волоча за собой несколько сумок, по две или даже по три в каждой руке, задевая ими спящих на боковых полках. Была она полновата и визглива, а в сочетании с истерическим состоянием и предрассветным временем суток и вовсе невыносима. Семён Васильевич приоткрыл глаза. Вагон заливало нежное золотистое сияние рассвета. «Теперь уж точно не уснёшь…» – подумал он. Вчера он до часу ночи спорил с попутчиком, молодым мосластым парнем с неопрятными длинными волосами. Тот назвался свидетелем чего-то, а чего именно, Семён Васильевич так и не понял. Парень всё пытался продать Семёну Библию, у него их с собой было несколько штук. Собственно, это всё, что у него было при себе, кроме, разве что, денег в виде мятых купюр в кармане. Семён Васильевич в эти игры с религией не играл. Он ехал из Москвы в Абакан в командировку. Там на дочернем предприятии напортачили что-то, и надо было разобраться, устранить неполадки и написать подробный отчёт, что произошло, по какой причине, и кто во всём виноват. А как же? Раз накосячили, значит – кто-то конкретно. Человеческий фактор, никаких потусторонних сил. Матчасть изучать надо лучше и технику безопасности соблюдать.
А этот что-то плёл про свою Библию, про грех какой-то первородный, тьфу! А итог разговора один – купи да купи книгу бесценную, коей любая цена недостойна. И деньги просит немалые. Короче, не вера, а чистый бизнес. Ну, допустим, деньги мужику нужны. Это понятно. А Семёну зачем такой тяжеленный кирпич за доброту свою таскать? И вообще, торговать чужим легко, а вот ты сам чего-нибудь попробуй сделать! Так и уснули вчера, каждый при своём…
А баба всё металась по проходу, как полоумная. Постепенно мужчина начал вслушиваться в её причитания. – Господи, как же так… ну как же… ведь совсем и не спала… только чуть глаза закрыла… А вы что же не разбудили? Как не просила? Вы же билет видели… – она тоскливо приставала к проводницам. Заспанные проводницы, молодые совсем девчонки, только руками разводили. Да, не доглядели, проспали. Город был час назад. Следующий будет вечером. Там и сойдёте. А что делать?
Семён Васильевич посмотрел в окно. Золотисто-розовый свет заливал всё вокруг. И больше вокруг ничего не было. Западно-Сибирская равнина, надо полагать. В школе когда-то учили… Невысокая невразумительная растительность стыдливо прикрывала абсолютно голый пейзаж. Степь. Вот в такой, наверное, замерзал прославленный в песне ямщик… Хорошо, что сейчас лето… Господи, что в голову-то лезет…
Вдруг состав начал замедляться, притормаживать, а вскоре и вовсе встал. Прямо посреди золотистой рассветной степи. Пассажиры, проснувшиеся от причитаний проехавшей станцию бабы, зашевелились, начали выглядывать в проход, а кто и в окна, чтобы узнать причину остановки. Причина оставалась неясна. «На одноколейку переходим…» – предполагали одни. «Да нет, тут одноколейки быть не может. Авария, наверное…» – возражали другие. Проехавшая баба перестала причитать и начала вслушиваться.
А рядом, на соседних путях, подъехал и встал встречный состав. – Женщина, вам туда надо! Встречный же! – крикнул какой-то парень из группы туристов, ехавших вперемежку с огромными рюкзаками, из которых во все стороны торчали алюминиевые лопасти вёсел. – Да, надо им постучать! Пусть откроют! – его товарищи уже спрыгивали с полок, бежали на площадку, открывали дверь вагона. Проводницы наблюдали за происходящим молча, не решаясь сопротивляться самоуправству. Дело в том, что туристы эти ехали с самой Москвы, и за предыдущие двое суток пути уже сдружились с проводницами, помогали им дровишек для титана на станциях раздобыть, угля-то было в обрез. Так что открыть дверь и спустить складную железную лесенку было для ребят делом привычным.
А между тем обнаружилось новое совпадение: во встречном составе была не запертая дверь! Она выбивалась узкой тёмной щербиной против всех правил безопасности. Не могло такого быть, а было. Просто чудо. Туристы моментально вскарабкались на площадку встречного (им и спущенная лесенка необязательна), покидали туда сумки бабы-бедолаги, продолжавшей ещё что-то причитать, и саму её в несколько сильных рук подняли и впихнули в вагон. А буквально через секунду после этого оба поезда тронулись. Ошарашенная женщина, стоя на площадке в окружении сумок, медленно поплыла вдоль вагона. – Эй, а я доеду? Он куда идёт-то, этот поезд? – Да куда вы денетесь? Тут больше и дорог нет! – весело отвечали ей туристы, довольные совершённым делом. «А и правда, – подумал Семён Васильевич, – куда она денется… И всё-таки, откуда взялся этот встречный? Ну ладно – взялся… так ведь и остановился напротив, и дверь была не заперта… Такая удивительная цепочка случайностей! А если подумать, то и баба эта могла бы не проснуться ещё, и не бегать по проходу… Но ведь проснулась, и бегала, и растормошила этих туристов вдобавок…» – Чудо нам Господь явил! – озвучил его предположение мосластый попутчик. «А может быть, и чудо. А что? Цепочка невероятных случайностей – не это ли зовётся чудом? А цепочка ДНК – разве не чудо? Всё человечество – невероятное чудо…» – думал Семён Васильевич, внезапно настроившись на философский лад. – А вы Библию купить не хотите! – упрекнул сосед. «Ничего-то ты не понял…» – подумал Семён Васильевич и пошёл покурить в тамбур. Степь плыла мимо, золотилась, переливалась, щурилась на Семёна Васильевича узеньким заспанным глазом солнца…
|
